Форум » История 1934-1945 в Европе (в т.ч. проблема "июня 1941") » 19 - 22 июня: кто что делал ? » Ответить
19 - 22 июня: кто что делал ?
Анонимно: В эту ветку предлагаю сбрасывать факты из мемуаров, докуменов и других источников о действиях СССР в период с 18 по 21 июня включительно. Собирать ветку как "справочную" и в дальнейшем использовать данные из этой "справочной" ветки в обсуждениях.
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Анонимно: Отсюда: На главном направлении, Николай Антипенко В штабе погранвойск Я. Е. Масловский рассказал, что в ночь с 21 на 22 июня 1941 года на участке одного из наших отрядов перешел границу немецкий солдат и сообщил, что в 4 часа утра немцы переходят в наступление. Масловский немедленно донес об этом в Москву дежурному по штабу погранвойск СССР. Через некоторое время из Москвы последовало указание: не поддаваться провокации, а перебежчика утром направить самолетом в Киев. Аналогичные сигналы были и на других участках западной границы Советского Союза. Наша страна располагала непревзойденными по отваге и находчивости кадрами разведчиков, которые собрали и сообщили в соответствующие инстанции важные сведения. К сожалению, из поступавшей информации не всегда делались необходимые выводы. Даже предупреждение, полученное за четыре часа до вражеского вторжения, могло бы иметь большое значение, если бы ему поверили. Четыре часа — срок ничтожно малый для принятия больших ответных мер, но эти часы могли быть драгоценными, если бы в это время подняли по тревоге все пограничные войска, а также войска Красной Армии, располагавшиеся непосредственно у границы. За эти четыре часа можно было бы вызвать на аэродромы значительную часть летного состава и поднять самолеты в воздух до того, как они были сожжены на земле. О значении этих четырех часов красноречиво свидетельствуют некоторые эпизоды первых столкновений с противником тех частой, где люди были подняты по тревоге за три-четыре часа до этого, а то и менее. Пример — незабываемый подвиг располагавшейся в районе Рава-Русская и прикрывавшей Львов 41-й стрелковой дивизии. Бывший начальник штаба этой дивизии Н. Еремин в своих воспоминаниях рассказывает, что с весны 1941 года, как только началась боевая подготовка, дивизия была распылена и не представляла боеспособного соединения. Оба артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, другие спецподразделения находились на учебных полигонах и сборах вне границ дивизии. Ввиду того, что немецкая авиация с каждым днем наглела, летая на малых высотах над советской территорией, а разведка доносила, что гитлеровцы наращивают силы непосредственно у границы, командир 41-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. Г. Микушев принял 19 июня самостоятельное [53] решение — вернуть весь личный состав со специальных сборов и полигонов, а также с работ на оборонительных рубежах и всем частям и подразделениям полностью сосредоточиться в дивизионном лагере. — А как же корпус и армия? Это с их ведома? — спросил начальник штаба дивизии. — Об этом не будем говорить. Вы сами понимаете, каково наше положение, — уклонился от прямого ответа генерал{1}. Генерал Микушев погиб смертью храбрых в боях за Киев в 1941 году, и остались навсегда неизвестными обстоятельства, в которых он принял свое необычно смелое для того времени решение: сделал ли он это полностью на свой риск или согласовал с кем-то свои действия. Как бы там ни было, благодаря своей прозорливости и решительности он принял ряд мер, повысивших боеготовность дивизии, и это имело немаловажные последствия. К вечеру 21 июня 1941 года вся дивизия была в сборе. Между штабом дивизии и начальником погранотряда майором Я. Д. Малым, очень энергичным и смелым командиром, поддерживался постоянный контакт; командир дивизии был хорошо информирован о положении дел на границе. В субботу вечером 21 июня, по рассказу Н. Еремина, генерал Микушев, созвав для совещания начальствующий состав, обратился к собравшимся со следующими словами: «Мы с вами находимся в приграничной дивизии, и наша задача заключается в защите государственных интересов здесь, непосредственно на границе. Эта задача ... с нас не снимается сейчас, когда в приграничной зоне, как вам известно, создалась довольно-таки неясная и тревожная обстановка. Среди местного населения продолжают упорно держаться слухи о скорой войне. Вы сами видите, как немецкие самолеты нарушают границу и летают над нашей территорией. Непосредственно перед нами к самой границе только за последние дни немцы подвели крупные силы... Мы с вами должны быть готовы к самому худшему... Начальник штаба дивизии остается в лагерях до утра. Командиры частей тоже. Начсоставу отпуска сегодня сократить до минимума, лучше всем быть в лагерях...»{2} Начало войны не застигло дивизию Микушева врасплох. Ее части и подразделения действовали по заранее намеченному плану. [54]
Caterpillar: ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО краснознамённым БАЛТИЙСКИМ ФЛОТОМ КОМАНДУЮЩИМ ЛЕНИНГРАДСКИМ И ПРИБАЛТИЙСКИМ ОСОБЫМИ ВОЕННЫМИ ОКРУГАМИ, НАЧАЛЬНИКУ ПОГРАНВОЙСК 20 июня 1941 г. Части КБФ с 19.6.41 года приведены в боевую готовность по плану N2, развёрнуты КП, усилена патрульная служба в устье Финского залива и Ирбенского пролива. Командующий КБФ вице-адмирал ТРИБУЦ ЦАМО, ф.221, оп.1394, д.2, л.59. Подлинник. http://stalinism.ru/stalin-i-armiya/dokumentyi-1941-goda.html
Caterpillar: № 591. ПРИКАЗ НАЧАЛЬНИКА ПОГРАНВОЙСК НКВД БЕЛОРУССКОГО ОКРУГА ОБ УСИЛЕНИИ ОХРАНЫ ГРАНИЦЫ б/н 20 июня 1941 г. В целях усиления охраны границы ПРИКАЗЫВАЮ: 1. До 30 июня 1941 г. плановых занятий с личным составом не проводить. 2. Личный состав, находящийся на сборах на учебных заставах, немедленно вернуть на линейные заставы и впредь до особого распоряжения не вызывать. 3. Весь личный состав ручных пулеметчиков пропустить через трехдневные сборы на учебных заставах, вызывая по два пулеметчика с каждой линейной заставы. 4. Выходных дней личному составу до 30 июня 1941 г. не предоставлять. 5. Пограннаряды в ночное время (с 23.00 до 5.00) высылать в составе трех человек каждый. Все ручные пулеметы использовать в ночных нарядах в наиболее важных направлениях. 6. Срок пребывания в наряде в ночное время - 6 часов, в дневное 4 часа. 7. Расчет людей для несения службы строить так, чтобы с 23.00 до 5.00 службу несли на границе все люди, за исключением возвращающихся из нарядов к 23.00 и часовых заставы. 8. На отдельных, наиболее уязвимых фланговых направлениях выставить на десять дней посты под командой помощника начальника заставы. 9. Контрольную полосу днем проверять кавалеристами в составе двух человек каждый наряд, срок службы - 8 - 9 часов беспрерывного движения влево и вправо по участку. 10. Ночью проверку КП и каждой точки проводить не реже, чем через полтора часа. КП каждой заставы разбить на два-три участка. 11. Пограннаряды располагать не ближе 300 м от линии границы. Печатается по сборнику документов "Пограничные войска СССР. 1939 - июнь 1941 г.", с.402. \400\ http://militera.lib.ru/docs/da/1941/1941-2.html#_Toc2421523
Caterpillar: № 596. ЧЕРНОВИК ПОСТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б) ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ФРОНТОВ И НАЗНАЧЕНИЯХ КОМАНДНОГО СОСТАВА 21 июня 1941 г. Особая папка I. 1. Организовать Южный фронт в составе двух армии с местопребыванием Военного совета в Виннице. 2. Командующим Южного фронта назначить т. Тюленева, с оставлением за ним должности командующего МВО. 3. Членом Военного Совета Южфронта назначить т.Запорожца. II. Ввиду откомандирования тов.Запорожца членом Военного Совета Южного фронта, назначить т.Мехлиса начальником Главного управления политической пропаганды Красной Армии, с сохранением за ним должности наркома госконтроля. III. 1. Назначить командующим армиями второй линии т.Буденного. 2. Членом Военного Совета армий второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова. 3. Поручить наркому обороны т. Тимошенко и командующему армиями второй линии т.Буденному сорганизовать штаб, с местопребыванием в Брянске. \414\ IV. Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-западным и Южным фронтами, с выездом на место. V. Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место. VI. Назначить членом Военного Совета Северного фронта секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) т.Кузнецова. АП РФ. Ф.З. Оп.50. Д. 125. Лл.75-76. Рукопись, подлинник, автограф Г. М. Маленкова. Имеются пометы и исправления. http://militera.lib.ru/docs/da/1941/1941-2.html#_Toc2421523
Caterpillar: В мае 1941 года дивизионная школа младшего командного состава, начальником которой был я, и 166-й стрелковый полк 98-й стрелковой дивизии, входивший в состав Уральского военного округа, выбыли в лагерь Комбарка на реке Кама. Войска разместились и приступили к плановым занятиям. 8 июня 1941 года комдив 98-й дивизии генерал Гаврилов получил приказ командующего войсками Уральского военного округа Ершакова Ф.А. об отправке войск на западную границу СССР для участия в манёврах. В тот же день приказ был передан и нам. 10 июня прибыли из лагерей пешим порядком в г. Сарапул. Командир полка майор Зайнуллин назначил меня комендантом погрузки. В 10 часов утра 11 июня, попрощавшись с женой и маленьким сыном, я сел на лошадь и прибыл на станцию. Осмотрел приготовленный состав, проверил оборудование вагонов, навел телефонную связь с головным и замыкающим вагонами. В 12 часов дня прибыл личный состав, с собой курсанты школы прихватили спортивное имущество, рассчитывая во время перерывов в учениях заняться спортом. В 16 часов комполка подал команду: «По вагонам!» 17 июня эшелон прибыл к пункту назначения на западной границе СССР (Западная Белоруссия). Источник: газета "Дуэль", №25 (373); 22 июня 2004 года Автор: П.П. КУТЫШЕНКО http://www.army.lv/?s=399&id=199
Закорецкий: Кстати, если у кого есть возвможность шариться в интернет, могу посоветовать просмотреть воспоминания ветеранов на сайте "Я помню": http://iremember.ru/ Это воспоминания не генералов, но солдат, сержантов и офицеров. Некоторые я себе скачал (давно). Пример: Марьясин Илья Лазаревич ============================ И.М. – Родился я в апреле 1923 года в Киеве. ..... Г.К. – Какие чувства Вы испытывали, услышав о начале войны? И.М. – Мой одноклассник Абраша Брикер после призыва в армию был направлен как комсомольский активист и член ВКПб с 18 лет, на службу в шифровальный отдел штаба КВО. Штаб округа размещался в Киеве. Во время побывки дома, за несколько недель до начала войны, Абрам при встрече с нами, его товарищами, предупредил о скором начале войны. Видимо, он был хорошо информирован. Поэтому, война не стала для меня неожиданной, но она казалась мне , как и многим другим, что будет скорой и победоносной. Кстати, Брикер был одним из тех , кто прорывался вместе с генералом Кирпоносом из «киевского котла». После войны он рассказывал, что генерал Кирпонос застрелился на его глазах, будучи раненым в ногу. Войну Абрам заканчивал в Нордкапе, участвуя в проводке союзных морских «северных» конвоев. Ранним утром 22 июня 41 г. мне позвонил одноклассник Миша Яновский и крикнул - «Алик !Началась война!». Включил радиоприемник, но в тот момент никаких сообщений о начале военных действий так и не услышал. Позднее услышал выступление Молотова. Нельзя сказать, что мы тогда особенно не волновались. Как я уже сказал, было какое-то чувство эйфории, в ожидании скорой победы над врагом. .... [url=http://www.iremember.ru/content/view/493/82/lang,ru/]click here[/url]
Анонимно: Михаил Казаков с иранской границы Но продолжим рассказ о событиях в Средне-Азиатском военном округе перед нападением гитлеровской Германии на Советский Союз. В начале июня мы провели командно-штабное учение. Непосредственное участие в руководстве им принимали ответственные представители Генерального штаба: генерал-майор М. Н. Шарохин, работавший тогда начальником направления по Ближневосточному театру, и полковник С. М. Штеменко. Отрабатывалась тема «Сосредоточение отдельной армии к государственной границе». 11 июня поступил вызов из Москвы. Вызывали или командующего, или меня. С. Г. Трофименко хотелось лично провести разбор учения, да в чувствовал он себя неважно, [64] а потому было решено, что по вызову направлюсь я. 12 июня военный самолет СБ доставил меня из района учений в Ташкент, а на следующий день уже рейсовым самолетом я полетел в Москву. Под нами почти все время тянулась железная дорога. По ней шли многочисленные составы, и очень скоро мне стало ясно, что это воинские эшелоны. Головы их были обращены в одном направлении — на северо-запад. Я хорошо знал, что из состава нашего округа никакой переброски войск не производилось и не планировалось. Значит, это войска из Восточной Сибири или Забайкалья. И тут у меня сами собой стали складываться тревожные предположения. Раз идет переброска войск на запад, стало быть, там назревают серьезные события. Да, жизнь катилась еще по мирным рельсам, но на них появились уже и воинские эшелоны... В Генеральном штабе я встретил М. Ф. Лукина, который командовал тогда армией в Забайкальском военном округе. Оказывается, это его армия и передвигалась по железной дороге. Расспрашивать о конечном пункте ее маршрута показалось мне неудобным. А через день или два я увидел здесь еще нескольких командующих армиями, одетых по-полевому. Ясно, что они ехали не на маневры; о маневрах я бы знал. Но на загадки и отгадки времени оставалось мало. Надо было заниматься делами, ради которых я прибыл в Генштаб. Генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин предложил мне уточнить некоторые вопросы оперативного плана округа, с учетом последних изменений в составе и организационной структуре войск. Работа над документами заняла у меня четыре-пять дней. И на протяжении их я не мог не заметить все нараставшего оживления в Генштабе. Мне сказали, что идет отмобилизование вооруженных сил Финляндии, а войска фашистской Германии уже сосредоточились у наших границ. На мой прямой вопрос: «Когда начнется война с фашистской Германией?» — Александр Михайлович Василевский ответил: — Хорошо, если она не начнется в течение ближайших пятнадцати — двадцати дней. Утром 20 июня я попал на прием к начальнику Генштаба. Г. К. Жуков пригласил меня вместе с Ватутиным. [65] Он довольно внимательно полистал нашу разработку, заставил меня на память доложить некоторые ее разделы и спросил напрямую: сможем ли мы, не имея в штабе округа этого документа, развернуть в соответствии с ним войска и выполнить задачу? Я ответил утвердительно, ибо хорошо помнил документы и вполне мог передать их содержание командующему. После этого Жуков разрешил вылететь в Ташкент. Вечером 20 июня мы с Ватутиным еще раз просмотрели все документы, опечатали папки, сдали в хранилище и надолго распрощались.
Анонимно: Лелюшенко, 21 МК, вспоминает корпусе шла напряженная работа по его организации, непрерывно шли занятия по повышению боеспособности войск. Красноармейцы и младший командный состав частей овладевали новой техникой: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать машину в полевых условиях, приближенных к боевым. 15 июня по плану, разработанному штабом корпуса, командиры дивизий и полков приступили к рекогносцировке на даугавпилсском направлении. Карта полковника Воейкова вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развертывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения... 21 июня меня вызвали для доклада в Генеральный штаб. Поздно ночью я прибыл в Москву, и дежурный Генштаба по телефону сказал: "Завтра вам надлежит явиться к начальнику оперативного управления Генштаба генерал-лейтенанту Ватутину”. Утром 22 июня в оперативном управлении меня встретили тревожным сообщением: немецко-фашистские войска перешли границу... Направленны быстро докладывали Николаю Федоровичу Ватутину: — Корпус Рокоссовского находится... — Рябышев выступил... — Потапов и Музыченко вступили в бой. — Авиация противника продолжает бомбить Одессу, Севастополь... На минуту Ватутин обернулся ко мне: — Скорее возвращайтесь в корпус. Все указания вам будут посланы директивой. Ранним утром 23 июня я вернулся в корпус.
Анонимно: Ласкин, 15 моторизованная дивизия, 2 МК, вспоминает Накануне Великой Отечественной войны я был начальником штаба 15-й Сивашской моторизованной дивизии, которая дислоцировалась на территории Молдавии — в двух городках, разделенных рекой Днестр. Поздним вечером 21 июня 1941 года командир дивизии генерал-майор Н. Н. Белов и я были вызваны в штаб 2-го механизированного корпуса. Комкор генерал-лейтенант Ю. В. Новосельский сообщил нам, что на границе отмечается тревожная обстановка и что командующий войсками округа приказал привести части в полную боевую готовность, вывести их из пунктов дислокации и замаскировать. 2-й механизированный корпус предстояло сосредоточить в лесах близ Кишинева и Оргеева. Наша дивизия к рассвету 22 июня должна была переправиться по железнодорожному мосту через Днестр и разместиться в лесных массивах юго-западнее Оргеева. А заполночь была получена телеграмма Наркома обороны с сообщением о том, что утром 22 июня ожидается нападение Германии на Советский Союз, и с требованием привести войска в боевую готовность. О выдвижении их к границе указаний не было.
Caterpillar: Кушков Михаил Иванович Я уже упоминал, что наша дивизия дислоцировалась в непосредственной близости от границы с Пруссией и, надо полагать, что она входила в состав группировки войск прикрытия границы. Однако заранее подготовленной оборонительной позиции мы не имели, даже простейших окопов. 21 июня, на рассвете, наш полк, а может быть и вся дивизия, был поднят по тревоге. Сама по себе тревога для нас не была чем-то необычным. А необычным было то, что построившись на плацу, нам выдали противогазы БС (боевые секретные) вместо БН (боевые не секретные), которыми мы пользовались повседневно, пару запасного белья, комплект боевых патронов, боевые гранаты, которыми мы никогда не пользовались (бросали болванки), подсумки, неприкосновенный запас (НЗ) продовольствия и т.д. В наши души закралась тревога, ибо на каждой политинформации нам внушали, что наш потенциальный противник Германия и что мы непременно будем с ней воевать. После полной боевой экипировки мы совершили марш-бросок километров на пятьдесят, к вечеру остановились и получили приказ рыть всем отделениям окопы в полный профиль (я пишу о нашей роте). Закончив к полуночи все работы по рытью окопов и маскировке, в ближайшей небольшой роще мы остановились на ночлег и уснули как убитые. Наши непосредственные командиры никакой информации до нас не доводили. На рассвете 22 июня мы все вскочили как ошпаренные, ничего не понимая. На нас обрушился какой-то непонятный гул, какой-то низкий, давящий, густой, как будто прижимающий нас к земле, вибрирующий звук. Казалось, он раздавался со всех сторон. Какие-то секунды мы ошалело озирались, а потом, подняв головы кверху, увидели - над нами косяками, волна за волной в безупречном строю шли на восток самолеты с крестами на плоскостях крыльев. Нет, нас не бомбили, в нас еще не стреляли (все это началось несколько позже), но мы поняли, что началась война. http://www.iremember.ru/content/view/756/68/lang,ru/
Анонимно: Бабаджанян, начал войну в 19 армии Конева. Вместе с тем Максом Рейтером, который слал шифровку Захарову :-) "Аннушки на Черкассы", это их составы. Через несколько дней я сопровождал в штаб Киевского округа заместителя командующего армией генерала М. А. Рейтера. В Киев мы прибыли поздно. Остановились на ночлег в гостинице. Генерал был заядлым шахматистом, я неосторожно признался, что тоже люблю шахматы, и до двух часов ночи был нещадно бит на всех шестидесяти четырех клетках. — Ну, это уже неприлично становится, — притворно недовольным тоном сказал Макс Андреевич, — так я по твоей милости и буду произносить: «мат» да «мат», — пробурчал он. — Пошли спать... Не спалось. Командование и штаб округа накануне перебрались на запад, ближе к границе. Зачем? Долго еще я стоял у раскрытого окна, курил... Удивительно хороша была эта южная звездная ночь. Тишина как застыла в воздухе. Нарушали ее только редкие постукивания девичьих каблучков — это запоздалые влюбленные мерили Крещатик... Посмотрел на часы: полтретьего ночи. Два часа тридцать минут двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Сон все-таки сломил меня. Но вдруг словно что-то обрушилось в гостинице. И топот ног по лестницам, хлопанье дверей, громкие голоса. Выскакиваю в коридор. Мимо меня бегут. — Что случилось, товарищи? — Война!!! Война... В это не хотелось верить. Но не верить было невозможно. Да, свершилось. Война перестала быть областью споров политиков и сферой полемики теоретиков военного искусства, она стала реальностью — грубой и зримой. Зримой: первые разрушения на улицах Киева, первые сироты... Город — как растревоженный улей. Слухи о немецких диверсантах, переодетых вражеских лазутчиках... Немедленно вернулись с М. А. Рейтером к себе в 19-ю армию, но на следующий день пришлось снова выехать под Киев, в город Лубны, для контроля за выходом войск из района дислокации.
Анонимно: Добавлю от себя. Про Макса Рейтера, Киев и штаб округа. Странно ведет себя Макс Рейтер, если штаб убыл в Тарнополь, Максу Рейтеру надо проследовать в Тарнополь. ЕСЛИ ЖЕ Макс Рейтер следует в Винницу (потому что армия Конева предназначена для действий в составе ЮФ с командным пунктом в Виннице), то Макс Рейтер абсолютно прав. Московский литерный состав с Тюленевым, и штабом ЮЗФ утром 22 июня должен уйти из Москвы в Винницу. Жд ветка Москва Винница проходит ЧЕРЕЗ КИЕВ. Макс Рейтер в таком случае сможет 22 июня встретить литерный из Москвы со штабом ЮФ и сделать то, что ему нужно. Макс Рейтер "перехватит" штаб своего фронта в пути, на промежуточной станции в Киеве, для этого Макс Рейтер и прибыл в Киев с нужным запасом времени. Литерный идет 12 часов, возможно, что "по плану" литерный должен был отойти НОЧЬЮ с 21 на 22 июня. Однако отправку из Москвы могли и задержать. Вот и Макс Рейтер ждет. С началом войны Макс Рейтер НЕ РВАНУЛСЯ В ШТАБ ЮЗФ в Тарнополе, а вернулся НАЗАД, в расположение армии.
Анонимно: Фомин, сапер, полоса СЗФ. Выделение в тексте мое.ссылка Военную опасность в приграничных районах Прибалтийского Особого военного округа чувствовали многие и, как могли, содействовали повышению боеготовности частей. Однако известное Заявление ТАСС от 14 июня разрядило обстановку. Тогда же в наших воинских частях, располагавшихся в приграничных районах, больше стали говорить о текущей боевой учебе, разрешили командному составу отпуска, которые до этого предоставлялись весьма неохотно и очень небольшому количеству лиц. 18 июня я получил задание организовать в районе города Лиепая изыскательские работы для аэродрома второй очереди. Из Риги я выехал на следующий день, 20-го был в Лиепае и прямо с вокзала отправился в штаб 67-й стрелковой дивизии, размещавшейся в военном городке на окраине. Обычно в штабе соблюдался размеренный деловой ритм, на этот раз меня удивило непривычное оживление: поминутно хлопали двери, из кабинета в кабинет бегали люди, беспрестанно звонили телефоны. Все были чем-то чрезвычайно озабочены. Первое, что пришло мне в голову: не начались ли штабные учения? Командир дивизии [220] генерал Н. А. Дедаев принял меня тотчас же. Это тоже меня озадачило. Обычно в других штабах я привык ждать, ибо дела мои не имели особой спешности. Представившись, я доложил о цели своего задания. — Самое подходящее время — строить аэродром, — скептически усмехнулся Н. А. Дедаев. — А не спросили вы, часом, свое начальство, о чем оно думает? Немецкие войска вплотную пододвинуты к нашим границам, и с минуты на минуту здесь может начаться... — Как бы спохватившись, что сказал лишнее, генерал заговорил о деле. — Сегодня я свяжусь с начальником штаба округа я уточню некоторые вопросы. Тогда все станет ясным. Приходите ко мне завтра утром, часам к десяти. Я покинул кабинет генерала с неосознанным чувством тревоги. Ну что ж, завтра все станет ясным. Я и подумать не мог, что ни завтра, ни послезавтра мне уже не удастся встретиться с генерал-майором Н. А. Дедаевым. Лишь много лет спустя, уже после окончания Великой Отечественной войны, я узнаю о том, какая героическая роль выпала на долю этого человека в обороне Лиепаи. Утром следующего дня я снова отправился в штаб дивизии. У входа в городок меня остановил дневальный, не желавший признавать моего служебного удостоверения, дававшего мне право беспрепятственного прохода на территорию воинских частей округа. Красноармеец сказал: — Там нема никого. Я не поверил бойцу. Как это «нема никого», когда вчера здесь стояла целая дивизия? Однако, попав наконец за ворота, был удивлен необычной тишиной и безлюдьем. Кое-где лишь виднелись группки бойцов, грузивших на подводы ящики и мешки. Обеспокоенный, побежал к штабу. И там пусто. Двери комнат раскрыты настежь, сквозняк гоняет по полу обрывки газет. Куда же все подевались? В это время в коридор заглянул с катушкой проводов связист. — Есть кто-нибудь в штабе? — спросил я. — Есть, пройдите к дежурному. — А что произошло? — спрашиваю просто так, заранее зная, что боец не ответит. — Ушли по тревоге. В комнате дежурного за уставленным телефонами столом сидел незнакомый командир с интендантскими петлицами и громко кричал кому-то в телефонную трубку, что надо пошевеливаться. [221] Улучив минуту, я спросил: — Скажите, что произошло? Мне командир дивизии приказал быть у него сегодня в десять утра. Я пришел, но штаб пуст. Как мне поступить? — А кто вы такой? — спросил меня интендант. Я коротко ознакомил его со своим заданием. — Дивизия поднята по тревоге. — Связь с Ригой есть? — Есть. Попросив разрешения позвонить, я уселся за телефон и через многочисленные «Фиалки», «Тюльпаны» и «Незабудки» дозвонился до штаба округа. К сожалению, моего непосредственного начальства на месте не оказалось. Голос дежурного был спокоен, и я не решился спросить, как обстоят дела. Если бы произошло нечто чрезвычайное, дежурный не был бы так безмятежен. Мало-помалу успокоился и я. Значит, генерал Н. А. Дедаев действует по какому-то своему плану. Вот только его намек о немцах... Что бы это значило? Около часу дня дозвонился до своего руководства в Риге. Доложил: — Хозяин со своей семьей уехал на новые заработки, не выполнив вашей просьбы. — Я вас не понимаю, — слышится в трубке раздраженный голос. — Говорите яснее, какие заработки и какой хозяин? Действительно, кто ожидал, что надо будет прибегать к эзоповскому языку? Ясно, что меня никто не поймет. Оставив конспирацию, прямо сказал о сложившейся ситуации. На другом конце провода, видимо, были озадачены не меньше моего. Наконец после долгой паузы получил приказание: — Оставайтесь в Лиепае. В понедельник, часов в двенадцать снова позвоните мне. Думаю, к этому времени я разберусь, в чем там дело. Вот так. Война была буквально у порога, а в штабе округа не знали, куда и зачем ушла дивизия. До понедельника оставалась уйма времени. Вернулся в гостиницу, пообедал в городской столовой и отправился в кино, где шел американский фильм «Анна Каренина». Американская Анна не бросилась под американский поезд, потому что в критический момент появился американский Вронский и два любящих сердца слились воедино. [222] После кино бесцельно бродил по городу. Нарядные улицы были заполнены людьми, ярко светились витрины уже закрытых магазинов, цветные огни реклам. Работали все кинотеатры, кафе и рестораны. Нормальная городская жизнь. Зашел на вокзал узнать расписание поездов на Ригу. Бросилось в глаза необычное скопление пассажиров. У билетных касс длинные хвосты очередей. На лицах — тревога. Слышалась в основном русская или украинская речь. Билеты брали до Риги, и дальше — на Восток. Что-то здесь не так. Подсознательно тревога охватила и меня. Около десяти вечера вернулся в гостиницу. В номере нашел соседа — летчика, старшего лейтенанта. Познакомились. Он рассказал, что в его части снова запрещены отпуска комсоставу, а рядовым увольнения. Видимо, это связано с учениями, которые должны начаться в ближайшие дни. Я поведал об очередях на вокзале, он пожал плечами. Пора летних отпусков? Спать легли в двенадцать, так и не решив ничего.
Анонимно: Людников, 200 сд, ЮЗФ. ссылка О феврале сорок первого года сменилось руководство Киевского Особого военного округа. Командующим был назначен М. П. Кирпонос. Я его знал по казанскому училищу, где он был начальником, а я преподавал тактику. Забегая чуть вперед, скажу, что Кирпоносу я обязан жизнью. Когда меня, тяжело раненного, доставили в окруженный немцами штаб Юго-Западного фронта, Кирпонос приказал вывезти меня из окружения на последнем самолете По-2. А весной сорок первого года, за шесть месяцев до своей трагической гибели, Кирпонос вызвал меня из Житомира в Киев для назначения на должность командира дивизии. В мобилизационном отделе штаба округа мне сказали: — Ваша дивизия вон в том углу, забирайте. Поднимаю с пола опечатанный мешок с биркой «200 сд. Почтовый ящик 1508». Содержимого в мешке немного. Кто-то даже пошутил: — Не шапка Мономаха... Срок формирования новой дивизии был жестким. Вместе с командным составом прибывало пополнение бойцов из переменного состава. Обычно их призывали на переподготовку после уборки урожая. Мы и этот факт расценили как признак приближавшейся грозы. 16 июня командиров дивизий второй линии вызвали на оперативно-тактические сборы в Житомир. В штабе 36-го стрелкового корпуса мы узнали, что сборы внезапно отменены, а офицеров штаба округа срочно отозвали в Киев. Командующий округом приказал нам возвращаться в войска и ждать указаний. Объявил нам об этом полковник Рогачевский, начальник оперативного отдела штаба корпуса. Все разошлись, а меня Самуил Миронович немного задержал. В 1924 году в одесской [3] пехотной школе, где я учился, он командовал курсантским взводом, и нам было что вспомнить. — Не забыл, Иван, — спросил Рогачевский, — как в лаптях совершали боевой марш на границу под названием «Наш ответ лорду Керзону»? — А шут с ним, с Керзоном! Мне было не до английского лорда, и я подвел Самуила Мироновича к большой карте, на которой были заштрихованы целые государства, оккупированные гитлеровской армией, и районы сосредоточения гитлеровской армии в Восточной Польше. Директивой штаба округа от 16 июня 1941 года 200-й дивизии предписывалось в полном составе, но без мобилизационных запасов, 18 июня в двадцать часов выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля. Провожать дивизию вышло все население городка. Самые горячие заверения, что идем на учение, не могли утешить наших матерей и жен. Предчувствие близкой беды их не обмануло. Целуя жену и сынишек, я почти не сомневался, что ухожу на войну. В ночь на 22 июня дивизия совершала четвертый переход.
Анонимно: Павел Судоплатов. в общем, лирика, но прочитать можно. Постепенно мы начали уделять больше внимания политическим беженцам, прибывшим в Москву из стран, оккупированных немцами. До своего бегства в Великобританию Бенеш приказал сформировать чешский легион, который был направлен в Польшу под командованием молодого подполковника Свободы. После предварительных контактов с нашей резидентурой в Варшаве Свобода перешел со своей частью в Западную Украину. Фактически после разоружения его легиона, получив статус неофициального посланника, он жил на явочной квартире и на моей даче в пригороде Москвы. С ним регулярную связь поддерживал Маклярский. Мы держали Свободу в резерве. В мае и в июне, перед самым началом войны, мы начали обсуждать с ним план формирования чешских частей в Советском Союзе, чтобы затем выбросить их в немецкий тыл для ведения партизанских операций в Чехословакии. Я очень хорошо помню этого человека - неизменно вежливого и неизменно выдержанного, державшегося с большим достоинством. Между тем Сталин и Молотов распорядились о передислокации крупных армейских соединении из Сибири к границам с Германией. Они прибывали на защиту западных границ в течение апреля, мая и начала июня. В мае, после приезда из Китая в Москву Эйтингона и Каридад Меркадер, я подписал директиву о подготовке русских и других национальных эмигрантских групп в Европе для участия в разведывательных операциях в условиях войны. Сегодня нам известно, что тайные консультации Гитлера, Риббентропа и Молотова о возможном соглашении стратегического характера между Германией. Японией и Советским Союзом создали у Сталина и Молотова иллюзорное представление, будто с Гитлером можно договориться. До самого последнего момента они верили, что их авторитет и военная мощь, не раз демонстрировавшаяся немецким экспертам, отсрочат воину по крайней мере на год, пока Гитлер пытается мирно уладить свои споры с Великобританией. Сталина и Молотова раздражали иные точки зрения, шедшие вразрез с их стратегическими планами по предотвращению военного конфликта. Это объясняет грубые пометки Сталина на докладе Меркулова от 16 июня 1941 года в котором говорилось о явных признаках надвигавшейся войны. Тот факт, что Сталин назначил себя главой правительства в мае 1941 года, ясно показывал: он возглавит переговоры с Гитлером и уверен, что сможет убедить того не начинать войну. Известное заявление ТАСС от 14 июня подтверждало: он готов на переговоры и на этот раз будет вести их сам. Хотя в Германии вовсю шли крупномасштабные приготовления к войне, причем уже давно, Сталин и Молотов считали, что Гитлер не принял окончательного решения напасть на нашу страну и что внутри немецкого военного командования существуют серьезные разногласия по этому вопросу. Любопытен тот факт, что заявление ТАСС вышло в тот самый день, когда Гитлер определил окончательную дату вторжения. Следует также упомянуть еще о нескольких малоизвестных моментах. В мае 1941 года немецкий "Юнкерс-52" вторгся в советское воздушное пространство и, незамеченный, благополучно приземлился на центральном аэродроме в Москве возле стадиона "Динамо". Это вызвало переполох в Кремле и привело к волне репрессий в среде военного командования: началось с увольнений, затем последовали аресты и расстрел высшего командования ВВС. Это феерическое приземление в центре Москвы показало Гитлеру, насколько слаба боеготовность советских вооруженных сил. Второй факт. Военное руководство и окружение Сталина питали иллюзию, будто мощь Красной Армии равна мощи сил вермахта, сосредоточенных у наших западных границ. Откуда такой просчет? Во-первых, всеобщая воинская повинность была введена только в 1939 году, и, хотя Красная Армия утроила свой численный состав, в ней не хватало людей с высшим военным образованием, поскольку более тридцати тысяч кадровых командиров подверглись в 30-х годах репрессиям. Количество военных училищ и школ, открытых в 1939 году, хотя и впечатляло, но их не хватало. Правда, половину репрессированных высших армейских чинов возвратили из тюрем и лагерей ГУЛАГа в армию, но их явно было недостаточно, чтобы справиться с обучением всей массы новобранцев. Жуков и Сталин переоценили возможности наших танковых соединений, сухопутных и военно-воздушных сил. Они не совсем ясно представляли себе, что такое современная война в плане координации действий всех родов войск - пехоты, авиации, танков и служб связи. Им казалось, что главное - это количество дивизий и они способны будут сдержать любое наступление и воспрепятствовать немецкому продвижению на советскую территорию. Вопреки точке зрения руководства, командующий ВМС страны Кузнецов трезво оценивал реальные возможности наших военно-морских сил и превосходство немцев на морском театре военных действий. Основываясь на своем опыте в Испании (он был там военно-морским атташе), весной 1941 года Кузнецов разработал и ввел предварительную систему боеготовности: готовность No 3- в боеготовности находятся дежурные огневые средства; готовность No 2 - принимаются все меры по подготовке отражения возможного нападения противника; готовность No 1 - флот готов немедленно начать военные действия. Вот почему наши ВМС, подвергшиеся неожиданному нападению на Балтике и на Черном море, смогли почти без потерь отразить первый удар врага. НКВД и военная разведка должны нести ответственность за недооценку мощного потенциала немецких вооруженных сил. Эти ведомства были слишком заняты получением политической информации и недостаточно занимались изучением тактики вермахта. Ясно помню последние предвоенные дни. Только что вернулся из Китая Эйтингон. Вместе с матерью Рамона Меркадера нас троих награждал в Кремле Калинин за акцию против Троцкого в Мексике. Вся атмосфера, казалось, излучала энтузиазм и уверенность. Но 16 июня из Кремля вернулись Фитин и Меркулов, народный комиссар госбезопасности, - оба чем-то встревоженные. Фитин тут же вызвал меня и Мельникова, своего заместителя по Дальнему Востоку, и сказал, что Хозяин (так между собой мы называли Сталина) нашел его доклад противоречивым и приказал подготовить более убедительное заключение по всей разведывательной информации касавшейся вопроса о возможном начале войны с Германией. В отличие от генерала Ивашутина и других авторов мемуаров, я не помню гневных пометок Берии на докладных записках агента "Ястреб": "Это британская дезинформация. Найти, кто является автором этой провокации и наказать". Я вообще не помню никакого агента с кодовой кличкой "Ястреб". Кроме того, в разведке и службе безопасности не было традиции писать на докладных пространные замечания. Столь же невероятна и приписываемая Берии резолюция отозвать и наказать нашего посла в Берлине Деканозова, бывшего начальника разведки НКВД, за то, что он бомбардировал его "дезинформацией". Те же люди заявляют, что Берия писал Сталину 21 июня, предлагая отозвать Деканозова, но это вообще было вне его компетенции, поскольку Деканозов перешел на работу в наркомат иностранных дел и докладывал непосредственно Молотову. Как было сказано выше, сообщения разведки о возможном начале немецкого вторжения были противоречивы. Так, Зорге сообщал из Токио, что вторжение планируется на 1 июня. В то же время, наша резидентура из Берлина сообщала, что вторжение планируется на 15 июня. До этого, 11 марта, военная разведка докладывала, что немецкое вторжение намечено на весну. Картина еще больше запутывалась из-за намерения руководства начать переговоры с немцами. На коктейле в немецком посольстве в Москве за несколько дней до начала войны Зоя Рыбкина заметила, что со стен сняты некоторые украшения и картины. Пытаясь определить новые места для установки подслушивающих устройств, она обнаружила, что посольские работники паковали чемоданы для отъезда. Это нас крайне обеспокоило. В отеле "Метрополь" Яковлев, Райхман и Рясной. координаторы контрразведывательных операций против немцев в Москве, перехватили двух немецких курьеров перевозивших дипломатическую почту. Одного заперли в кабине лифта, в то время как второго закрыли в ванной комнате номера "люкс", где они жили. Когда курьер, находившийся в лифте, понял, что блокирован, он нажал на кнопку вызова лифтера. "Вызволили" его, естественно, работники контрразведки, которые за пять минут, имевшихся в их распоряжении, открыли его дипломат в "люксе" и сфотографировали содержимое. Среди документов находилось письмо посла Шулленбурга Риббентропу, в котором он писал, что может быть посредником в урегулировании советско-германских противоречий. В то же время Шулленбург докладывал, что инструкции по сокращению персонала посольства выполнены и дипломаты уезжают в Германию по намеченному графику. Хотя признаки приближающейся войны были очевидны, этот документ, позиция Шулленбурга и его высокая репутация подтверждали, что дверь к мирному урегулированию все еще не закрыта. В тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача - не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Немецкие провокаторы вышли в эфир с антигерманскими заявлениями, а затем расстреляли своих же уголовников, переодетых в польскую форму, так что со стороны все выглядело, будто на радиостанцию действительно напало одно из подразделений польской армии. Я немедленно предложил, чтобы Эйтингон был назначен моим заместителем. Берия согласился, и в канун войны мы стали искать людей, способных составить костяк специальной группы, которую можно было бы перебрасывать по воздуху в районы конфликта на наших европейских и дальневосточных границах. Военный опыт Эйтингона был значительно больше моего, и поэтому в этом вопросе я в значительной степени полагался на его оценки - именно он выступал связующим звеном между нашей группой и военным командованием. Вместе с ним мы составляли планы уничтожения складов с горючим, снабжавших немецкие моторизованные танковые части, которые уже начали сосредоточиваться у наших границ. 20 июня 1941 года Эйтингон сказал мне, что на него произвел неприятное впечатление разговор с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом. Поскольку они с Эйтингоном знали друг друга по Испании, он попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, по его мнению, следовало бы обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев. В ответ Павлов заявил нечто, по мнению Эйтингона, невразумительное, он, казалось, совсем ничего не понимал в вопросах координации действий различных служб в современной войне. Павлов считал, что никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву. Одним словом, Павлов не видел ни малейшей нужды в подрывных операциях для дезорганизации тыла войск противника. 21 июня я оставался у себя в кабинете всю ночь, несмотря на то, что мы с женой условились поехать вечером на дачу. За год до этого она решила уйти с оперативной Работы в Центре и стала преподавать в Высшей школе НКВД как инструктор по оперативной работе с агентурой. Из школы она ушла и субботу 21 июня примерно в три часа дня. Фитин в этот вечер встречался с Гавриловичем, югославским послом, на своей даче. Так что в эту роковую ночь я был единственным из начальства, кто находился на работе. По нашим правилам мы могли уйти с работы только после того, как позвонит секретарь наркома и передаст разрешение шефа идти домой. Начальники отделов обычно уходили в восемь, отправляясь домой или на явочные квартиры для встреч с агентами, а затем возвращались к себе на работу в десять или одиннадцать вечера, чтобы обобщить полученные от агентуры сообщения, которые тут же запирались в сейфы . По субботам, однако, никто, как правило, после восьми на работу не возвращался. На этот раз я не получал разрешения уйти с работы ни от секретаря Берии, ни от Меркулова и остался у себя в кабинете, только позвонил домой и предупредил, что буду поздно. Жена согласилась ждать меня дома и спокойно уснула. Ожидая звонка от начальства, я стал просматривать документы, но после шести ни почты, ни новых сообщений не поступало. Был только один звонок - от командующего пограничными войсками Масленникова. Он был явно разочарован, когда я сказал, что Особая группа будет готова к действию не раньше чем через десять дней. Я знал, что ни Берии, ни Меркулова нет на месте, но секретариат ожидает их в любую минуту: они были вызваны к Хозяину. Я оставался в кабинете, просматривая бумаги. Меня одолевали тревожные мысли, но мне и в голову не могло прийти, какая беда вскоре обрушится на всех нас. Конечно, я чувствовал угрозу военной провокации или конфликта, но не в состоянии был представить его масштабы. Я считал, что невзирая ни на какие трудности, мы способны контролировать события. В три часа ночи зазвонил телефон - Меркулов потребовал, чтобы я немедленно явился к нему в кабинет. Там я застал начальников всех ведущих управлении отделов. Меркулов официально объявил нам, что началась война: немецкие войска перешли нашу границу. Он тут же приказал, чтобы весь аппарат был вызван на работу по сигналу тревоги. К девяти утра, заявил он, каждый начальник направления должен предложить конкретные мероприятия в соответствии с планом действий в условиях начавшейся войны. Около девяти прибыл Фитин. В конференц-зале разведуправления мы провели официальное собрание сотрудников, где объявили о начале войны. Паники не было, но в ходе собрания замечания сотрудников сделались немногословными, и наши заправские остряки, особенно Эйтингон, воздерживались от своих обычных шуток.
1963: Анонимно пишет: В тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача - не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Это как котам сметану поручать сторожить. Недоговаривает тов. Судоплатов, ох не договаривает...
Serg2007: тут как мне кажеться, противоречие: диверсионная деятельность в тылу врага и контрразведка, не стыкуется как то...
Анонимно: Кейстут, как артиллерист по ВУС, оцените. Представьте себе, что Вы в армии. Как Вы думаете, если со своего НП будете видеть немцев, и вам на батарею подвезут боевые снаряды, то когда Вы лично откроете огонь по немцам ? Это Хебников, "Под грохот сотен батарей." click here Это НЕ ЮЗФ. Это даже не ЗФ. Это ПрибВО, тихий, я бы сказал, самый "спокойный" округ. А что творилось в ЮЗФ мне трудно себе представить. Вскоре после этих учений, в декабре 1940 года, я был вызван в Москву в Главное артиллерийское управление и получил назначение на должность командующего артиллерией 27-й армии, которая формировалась на территории советских республик Прибалтики. В Москве меня принял заместитель начальника управления Николай Николаевич Воронов. Он рассказал, что в состав 27-й армии входят стрелковые корпуса вооруженных сил бывшей буржуазной Эстонии и Латвии. Эти корпуса необходимо переформировать по нашим штатам. Артиллерия в них старая — английские, французские пушки и гаубицы времен мировой войны. Затем Николай Николаевич заговорил о танках и противотанковой обороне. По его убеждению, которое он вынес из опыта войны в Испании, из знакомства с первыми военными операциями на Западно-Европейском театре второй мировой войны, все прежние разговоры зарубежных военных деятелей об «отмирании» артиллерии — в корне неверны. Наоборот, массирование танков для решения оперативных задач требует ответного массирования противотанковой артиллерии. Ни авиация, ни любое другое оружие не может столь же эффективно, как артиллерия, бороться с танками. Поэтому решено начать формирование в резерве Главного Командования десяти противотанковых [92] артиллерийских бригад, по сто сорок орудий в каждой. — Одна из этих бригад, — добавил Воронов, — скоро прибудет к вам в Прибалтийский военный округ. Разговор наш продолжался более часа. Меня интересовал опыт, который Николай Николаевич приобрел в Испании, особенно вопросы контрбатарейной борьбы с фашистской артиллерией. Он рассказал об этом довольно подробно. Заметил, что наша давняя тенденция — развивать артиллерийскую инструментальную разведку и готовить для нее кадры с узкой специализацией — целиком и полностью себя оправдала. В контрбатарейной борьбе, в этом сложнейшем виде артиллерийского искусства, мы обгоняем зарубежные армии. Говорил он и о перспективах развития противовоздушной обороны. На повестке дня — тяжелая зенитная артиллерия. Нужны 85-мм и 100-мм зенитные пушки и более совершенные приборы управления зенитным огнем. Несколько дней спустя, когда ночной экспресс Москва — Рига, постукивая на стрелках, уносил меня на запад, в Прибалтику, я все еще находился под впечатлением беседы с Вороновым. Он не говорил о конкретных признаках военной угрозы со стороны фашистской Германии, но все же я не мог не думать о ней как о вероятном нашем противнике. Естественно, что в первую очередь мысль моя обратилась к артиллерии. Я пытался как-то сравнить пути развития нашей и немецкой артиллерии после первой мировой войны, пытался представить единоборство с ней в случае, если фашизм предпримет нападение. Опыт первой мировой войны, в которой я участвовал, давал только некоторые отправные данные. Тогда немецкая артиллерия превосходила русскую и в количественном отношении, и в качественном, особенно — в тяжелых калибрах. Дивизионы тяжелой артиллерии появились в русской армии лишь в конце войны. За годы Советской власти артиллерия наша сделала резкий скачок вперед и, насколько мне было известно, к 1941 году обогнала по решающим показателям артиллерию самых крупных иностранных армий, в том числе и немецко-фашистскую. В противотанковой артиллерии мы имели 45-мм пушку с большей начальной скоростью, пробивной способностью [93] и вдвое более мощным снарядом, чем 37-мм немецкая пушка. В полковой артиллерии наша 76-мм пушка образца 1927 года также была почти вдвое мощнее 75-мм немецкой пушки. Дивизионная немецкая артиллерия была вооружена 75-мм пушками 1918 и 1922 годов, которые значительно уступали нашей 76-мм пушке УСВ 1939 года по всем статьям. Немецкая 105-мм гаубица в полтора раза уступала по мощности нашей 122-мм дивизионной гаубице М-30. Кстати говоря, это замечательное орудие до сих пор не имеет себе равных. Наша 152-мм гаубица М-10 по баллистическим данным примерно равнялась немецкой 150-мм гаубице, но была легче на 1,5 тонны, а следовательно — гораздо подвижнее и маневреннее. В корпусной артиллерии мы имели отличный «дуплекс»{14}, то есть 122-мм пушку А-19 и 152-мм гаубицу-пушку с дальностью стрельбы соответственно 20 и 17 километров, ставшими надежнейшим средством контрбатарейной борьбы. Этот «дуплекс» не имел себе равных ни в одной иностранной армии. В артиллерии большой и особой мощности наши 152-мм пушки БР-2 и 210-мм БР-17 не уступали немецким, а 203-мм гаубица Б-4 и 305-мм гаубица БР-18 превосходили немецкие орудия соответствующих калибров. Таким образом, в материальной части артиллерии мы были явно впереди вероятного нашего противника. Что же касается его артиллерийско-стрелковой подготовки, умения быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы и поражать цель, то здесь я мог строить предположения, основанные на личном опыте, на рассказах участников войны в Испании и на весьма отрывочных сведениях, почерпнутых из военной литературы последних лет. Артиллерийско-стрелковая подготовка в немецкой армии традиционно была достаточно высокой, командный состав умело и гибко управлял огнем. Этому я стал свидетелем еще в годы первой мировой войны, и, надо полагать, с тех пор тут мало что изменилось. Во всяком случае, недооценивать противника у нас не было никаких оснований. [94] То же самое можно сказать и о его тактической подготовке. Как свидетельствовали факты, которыми мы располагали, она вполне соответствовала требованиям современного боя. Германский генеральный штаб сделал определенные выводы из уроков первой мировой войны: бытовавший тогда разрыв между слабой тактической и хорошей огневой подготовкой артиллеристов был ликвидирован. Однако в другом важнейшем вопросе — в искусстве контрбатарейной борьбы — немецкая артиллерия не сделала сколько-нибудь значительного шага вперед. Полагаю, это отставание артиллерии было опять-таки связано с общим взглядом немецкого генералитета на характер будущих боевых действий, с расчетом на возросшую мощь бомбардировочной авиации, на ее способность вести эффективную борьбу с дальними целями, в том числе с батареями противника. Естественно, что выполнять такую задачу авиация могла при одном непременном условии — при полном господстве в воздухе. Ну а если это господство сведется к минимуму? Что тогда? Кто примет на себя подавление главной огневой мощи противника — его артиллерии, в том числе дальнобойной? Своя артиллерия? Но она к этой роли заранее не готовилась. Как мы увидим из дальнейшего, недооценка контрбатарейной борьбы была крупной ошибкой немецко-фашистского командования, ошибкой, повлекшей за собой далеко идущие последствия. Борьба артиллерии против артиллерии имеет долгую и богатую событиями историю. Не буду останавливаться на ней подробно. Отмечу только, что уже в 1812 году, на Бородинском поле, в артиллерийской дуэли участвовали сотни орудий русской и французской армий. До первой мировой войны включительно контрбатарейная борьба была весьма ограниченной. Артиллеристы, как правило, вели огонь только по наблюдаемым целям. Бороться с целями, расположенными в глубине обороны противника, вне поля зрения артиллерийских наблюдателей, никто и не пытался. Бытовала у артиллеристов даже такая поговорка: «Не вижу — не стреляю». Кроме того, контрбатарейная борьба редко носила решительный характер, так как требовала большого расхода боеприпасов. Русское Наставление артиллерии 1912 года задачей контрбатарейной борьбы считало «ослабление огня артиллерии [95] противника и лишение ее свободы перемещения (маневра)», а проще говоря, требовалось огнем загнать орудийную прислугу противника в укрытия на время атаки своей пехоты. Цель уничтожить сами батареи, вывести из строя их материальную часть даже не ставилась. Примерно на таком же уровне находилось искусство контрбатарейной борьбы и в других армиях, участвовавших в мировой войне 1914–1918 годов. В результате войска наступающей стороны для прорыва обороны на том или ином участке затрачивали миллионы снарядов, тысячи орудий вели артподготовку несколько дней подряд, а успеха не добивались или был он мизерным по сравнению с затраченными усилиями. Подавить артиллерию обороняющейся стороны удавалось редко. Трудность борьбы с глубинными, «закрытыми» для визуального наблюдения целями объяснялась тем, что отсутствовали приборы, которые позволяли бы обнаружить и точно засечь эти цели. Только в конце войны, как я уже рассказывал, в русской армии появились первые звукометрические станции. С их помощью мы определяли местонахождение батарей противника по звуку выстрела. За период между первой и второй мировыми войнами способы и методы обнаружения и засечки дальних целей значительно усовершенствовались и стали гораздо разнообразнее и точнее. Вместе взятые, они получили название артиллерийской инструментальной разведки (АИР). Теперь успех борьбы с артиллерией противника зависел от взаимодействия всех видов этой разведки, от квалификации разного рода специалистов, от того, насколько сильным является артиллерийский штаб, объединяющий и направляющий их работу. Наши артиллерийские штабы к 1941 году были невелики. Однако мы уже имели целые подразделения артиллерийской инструментальной разведки, включавшие в себя звукометрические, топографические, а также светобатареи, то есть комплекс средств, который позволял обнаружить и точно засекать самые дальние цели. Были подготовлены кадры очень высокой квалификации. В этом отношении мы за годы мирной учебы сделали громадный шаг вперед. Насколько мне было известно, в немецко-фашистской армии таких разведывательных артиллерийских подразделений, способных комплексно решать задачи контрбатарейной [96] борьбы, не было. Правда, гитлеровцы умело использовали корректировочную авиацию, имелись у них и звукометрические станции. Однако и эти станции, и другие виды инструментальной разведки, и вся ее постановка в целом были далеки от совершенства. Артиллерийских штабов в немецко-фашистской армии также не было. Их многогранные и сложные обязанности, требующие сугубой специализации и разделения труда, возлагались на отдельных офицеров-артиллеристов, как бы инспекторов артиллерии при общевойсковых начальниках. Такая постановка дела, замена артиллерийского штаба одним-двумя даже очень знающими специалистами, разумеется, не может не сказаться отрицательно на боевом использовании артиллерии. Одним словом, в таком важнейшем деле, как контрбатарейная борьба, артиллерия немецко-фашистской армии отставала. Вот примерно тот круг «артиллерийских» вопросов, который занимал мои мысли, когда в январе 1941 года я ехал к месту нового назначения — в Прибалтийский военный округ. Прибыв в Ригу, в штаб Прибалтийского военного округа, я представился его командующему генерал-полковнику Ф. И. Кузнецову — недавнему моему начальнику по службе на Северном Кавказе. Оказалось, это он ходатайствовал о моем переводе в Прибалтику. Федор Исидорович коротко ознакомил меня с обстановкой. В состав округа входили три общевойсковые армии — 8, 11 и 27-я. Главные силы первых двух армий дислоцировались вдоль государственной границы — от побережья Балтики до стыка с войсками Западного особого военного округа. 27-я армия только еще начинала формироваться на территории Латвии, Эстонии и Северной Литвы. Вошедшие в ее состав 22-й Эстонский и 24-й Латышский стрелковые корпуса переводились на новые штаты, а в 65-м стрелковом корпусе была пока только одна дивизия. Кроме того, 3-я отдельная стрелковая бригада дислоцировалась на островах Саарема, Хийумаа и Вормси. Мне хотелось сразу же поехать в части, познакомиться с личным составом, с состоянием артиллерии. Однако командующий 27-й армией еще не прибыл, и Кузнецов предложил мне временно вступить в командование армией. Пришлось заняться делами организационными. [97] Вскоре был создан штаб армии. Его возглавил полковник В. В. Болознев. Большую помощь в формировании объединения оказали нам заместитель начальника штаба округа генерал-лейтенант Д. Н. Гусев, начальник артиллерии округа генерал-майор П. Н. Белов и его заместитель, мой давний сослуживец по Москве, полковник Н. М. Левин. Большое внимание уделял нам и член Военного совета корпусной комиссар П. А. Диброва. 27-я армия располагалась в глубине Прибалтики, во втором эшелоне войск округа. Поэтому главной в настоящий момент задачей для нас была организация противодесантной обороны морского побережья. Надо было посмотреть, что в этом отношении уже сделано и что предстоит сделать. Договорившись с командующим Балтийским флотом адмиралом В. Ф. Трибуцем и командованием 8-й армии, часть сил которой несла охрану побережья близ границы, я с группой офицеров штаба 27-й армии — полковниками Смирновым, Себеком и Пономаревым отправился на рекогносцировку побережья. Первым делом заехали в портовые города Либаву (Лиепая) и Виндаву (Вентспилс), которые обороняла 67-я стрелковая дивизия 8-й армии. В случае высадки противником морского десанта в этом районе нам пришлось бы с этой дивизией взаимодействовать. Командовал дивизией генерал-майор Н. А. Дедаев, дочерна загорелый, скуластый, атлетического сложения, с выправкой и повадками прирожденного кавалериста. Оказалось, Николай Александрович действительно долго служил в кавалерии, участвовал в гражданской войне, был награжден орденом Красного Знамени и медалью «XX лет РККА». Дедаев познакомил меня со своим замполитом полковым комиссаром Иваном Ивановичем Котоминым, человеком хладнокровным и рассудительным, а также с начальником штаба дивизии полковником Бобовичем и начальником артиллерии полковником Корнеевым. Все они также были участниками гражданской войны. Дел и хлопот у командования дивизии, как говорится, было по горло. Дивизия дислоцировалась вдоль побережья на стокилометровом участке от Виндавы до Либавы и далее к границе с Германией. Артиллерия дивизии — 242-й гаубичный и 94-й легкий артполки также были рассредоточены по побережью. [98] В гарнизоне Либавы помимо частей 67-й дивизии имелся еще ряд подразделений: 32-й отдельный местный стрелковый батальон, два зенитных артиллерийских дивизиона и телеграфная рота. Командиром Либавской военно-морской базы был капитан 1 ранга С. М. Клевенский — очень грамотный морской офицер. Под стать ему и начальник политотдела базы полковой комиссар П. И. Поручиков. В их распоряжении находились значительные боевые средства: два эскадренных миноносца (один из них ремонтировался), несколько подводных лодок, группа тральщиков, отряд торпедных катеров, дивизион пограничных судов и четыре зенитные батареи. Оборону города и порта обеспечивали хорошо замаскированные батареи береговой артиллерии и тяжелая 180-мм батарея на железнодорожных платформах. С воздуха базу прикрывали эскадрильи 148-го истребительного авиационного полка. Дедаев и Клевенский доложили мне, что взаимодействие сухопутных и морских сил, на случай нападения противника, они хорошо отработали. В Либаве я впервые почувствовал всю напряженность жизни приграничного района, явственные признаки надвигавшейся войны. О ней говорили, к ней готовились не только войска, но и все предприятия и учреждения города. И это было вполне естественно. Люди наблюдали участившиеся разведывательные полеты фашистской авиации над городом и портом, недвусмысленные приготовления по ту сторону границы. В горкоме партии я встретился с руководителями партийной и комсомольской организаций. Секретари горкома партии Микелис Бука, Ян Зарс, комсомольские вожаки Судмалис и Борис Пелнен и другие либавские товарищи разрабатывали и осуществляли различные меры по усилению обороны города и порта, тесно сотрудничали с военным командованием. Они рассказали мне, что местные айсарги (члены националистической боевой организации фашистского толка), ушедшие после установления Советской власти в подполье, ныне поднимают голову. В городе, по ночам, разбрасываются антисоветские листовки. — Это нас не тревожит, — сказал Микелис. — С айсаргами наши рабочие сами управятся. Тревожит другое: если айсарги активизировались, значит, ждут помощи извне, от немецких фашистов. Они ждут войны... [99] Мы отправились на рекогносцировку побережья. Объехали всю полосу от Либавы до Виндавы, побывали и близ границы — на огневой позиции одной из батарей 94-го легкого артполка. Было по-весеннему тепло и солнечно. Загорелые бойцы споро работали, рыли орудийные окопы и ходы сообщения, маскировали пушки. Командир батареи старший лейтенант Махонин доложил, что со своего наблюдательного пункта сегодня утром опять видел фашистов. Близ границы фашистская батарея заняла заранее подготовленные огневые позиции. Тянут связь, подвозят боеприпасы. — Почему нам не дают снарядов? — спросил он меня. — Орудийные погребки у нас отрыты, выложим в них снаряды и — полная боевая готовность. Прикажите выдать боеприпасы, товарищ полковник. Отдать такой приказ я не мог, во-первых, потому, что 67-я дивизия не входила в состав нашей 27-й армии, а во-вторых (и это главное!), выдавать войскам боеприпасы со складов было категорически запрещено. Пока мы разговаривали, над огневыми позициями батареи, над работавшими бойцами промчался фашистский истребитель. «Мессершмитт» сделал круг и опять ушел в сторону границы. Верпувшись из этой поездки в Ригу, я доложил командующему войсками округа свои впечатления от рекогносцировки морского побережья. Оно почти повсеместно доступно для десантирования. Везде мелководье, широкие песчаные пляжи, естественных препятствий нет. Да и в глубине, до самой Риги, не было оборудовано оборонительных рубежей, не было и войск, готовых занять эти рубежи. Личный состав 67-й стрелковой дивизии отлично подготовлен в боевом и политическом отношении, однако есть ряд вопросов, которые надо немедленно решить для усиления боеспособности дивизии. Ее части и подразделения разбросаны на стокилометровом участке, поэтому управление ими сильно затруднено. Дивизия кадрирована, то есть не развернута по штатам военного времени. В ней сейчас не более 6 тысяч бойцов и командиров, что, естественно, скажется на ее боеспособности в случае начала войны. Командование дивизии настоятельно просит решить этот вопрос, а также позволить вывезти боеприпасы из складов на позиции. [100] Доложил командующему, что, на мой взгляд, 67-ю дивизию вообще следовало передать в состав 27-й армии. Иначе получалась некоторая двойственность: с одной стороны, дивизия подчинена командованию 8-й армии, с другой — исходя из ее дислокации и возможных боевых задач дивизии неизбежно придется тесно взаимодействовать с войсками 27-й армии. Забегая вперед, скажу, что, к сожалению, этот вопрос так и не был разрешен до начала войны. В конце апреля командующим 27-й армией был назначен только что прибывший с Дальнего Востока генерал-майор Н. Э. Берзарин, членом Военного совета — дивизионный комиссар П. К. Батраков, и я приступил и исполнению непосредственных своих обязанностей начальника артиллерии армии. В те дни командование округа беспокоили слабости, имеющиеся в обороне островов Саарема и Хийумаа, где дислоцировалась 3-я отдельная стрелковая бригада. Была создана рекогносцировочная группа во главе с заместителем командующего войсками округа генерал-лейтенантом Е. П. Сафроновым. В ее состав вошли и мы с Берзариным. На небольшом суденышке объехали острова, вместе с моряками определяли места постройки дополнительных дотов и дзотов, размечали секторы обстрела на участках, пригодных для высадки морского десанта. Части 3-й стрелковой бригады день и ночь работали над совершенствованием своей обороны. После этой поездки в Печоре (Петсери) мы провели сборы артиллеристов 22-го Эстонского стрелкового корпуса. Подготовка командного состава была вполне удовлетворительной, но нас тревожило, что некоторые кадровые офицеры старой эстонской армии не хотели служить в Красной Армии. Один за другим они подавали рапорт об увольнении. И в этом не было ничего удивительного. Им, выходцам из буржуазных семей, глубоко чужда была Советская власть. По решению Военного совета округа просьбы этих офицеров удовлетворили. Между тем обстановка на границе все более накалялась. Еще в апреле появились явные признаки сосредоточения войск противника в приграничных районах. Командование вермахта осуществляло крупные морские и сухопутные перевозки. Из глубины Германии на восток выдвигались все новые и новые дивизии. На ряде участков, [101] на виду у наших пограничников, гитлеровцы снимали проволочные и минные заграждения, оборудовали огневые артиллерийские позиции. Фашистские летчики нахально фотографировали нашу оборону близ границы. Открывать по ним огонь было запрещено. Командование 67-й стрелковой дивизии сообщило, что близ Либавы задержан немецкий военный корабль. Его командир ссылался на поломку механизмов управления, что якобы и заставило корабль сбиться с курса. Но при осмотре механизмы оказались в исправности. Едва ли не на следующий день из той же 67-й дивизии поступил новый доклад: на аэродром базы принудительно посажен немецкий самолет-разведчик. У летчика найдена карта с маршрутом разведки, на которой отмочены важные оборонительные объекты в районе Либавы. Об этих происшествиях доложили по команде. Однако было приказано корабль и самолет отпустить. В Либавском порту стояли под погрузкой два немецких парохода. 18 июня, не дождавшись конца погрузки, они вышли в море. Было много и других признаков надвигавшейся войны. У нас в Риге о ней говорили уже как о событии неизбежном. Как-то я зашел на почтамт, чтобы переслать деньги жене, оставшейся с детьми еще на месте прежней моей службы, в Ростове-на-Дону. — Что ж вы семью не привезли в Ригу? — спросила меня служащая почтамта. — Ремонтируют мою квартиру, — ответил я. — Кончат ремонт, перевезу. — Когда кончат, незачем будет их везти, — безапелляционно заявила она. — То есть почему? — Потому, что начнется война. — Откуда, девушка, у вас такие сведения? — Все говорят, — сказала она. — Все знают, и вы знаете, только притворяетесь... Да, война уже действительно, как говорится, висела в воздухе. Между тем жизнь наша протекала по распорядку мирного времени. Войска выводились в летние лагеря, артиллерия — на полигоны, часть комсостава разъехалась в отпуск; оборонительные сооружения близ границы, предназначенные для дивизий первого эшелона, были заняты лишь небольшими дежурными подразделениями; [102] боеприпасы по-прежнему оставались на складах и в войска не поступали. Не говорю уже о крупных мобилизационных мероприятиях, о таких, которые позволили бы нам развернуть 6–7-тысячные дивизии до штатов военного времени. Сегодня, вспоминая события, предшествовавшие войне, каждый ветеран сорок первого года, естественно, высказывает о них свое мнение и отстаивает его. Мне, например, довелось спорить с товарищем, который утверждал, что даже своевременное приведение в боевую готовность войск наших пограничных округов не изменило бы существенно характера начального периода боевых действий; что поражения сорок первого года объясняются не столько внезапным нападением противника, сколько его превосходством в боевом опыте вообще и в опыте массированного применения танков в частности; что, сосредоточив и развернув соединения Прибалтийского военного округа непосредственно на линии пограничных укреплений, мы только помогли бы противнику, который стремился уничтожить наши кадровые войска в первом же сражении. Что ж, в этих доводах есть доля правды. Да, в боевом опыте мы уступали фашистской армии. Да, ее командование стремилось к блицкригу, к молниеносной войне, к тому, чтобы создать решающие предпосылки для ее выигрыша в первом же пограничном сражении. Однако, как известно, между стремлением агрессивной стороны сразу уничтожить неприятеля и свершением этого факта стоит сам неприятель, его боевая готовность встретить агрессора во всеоружии. Глубоко убежден, что если бы войска наших пограничных округов были заранее развернуты на линии пограничных укреплений и приведены в полную боевую готовность, если бы нам не пришлось вводить их в бой с марша, по частям, то и начало войны сложилось бы совершенно иначе. Не исключено, что и в этом случае мы были бы вынуждены отходить. Но отступление отступлению рознь. Одно дело, когда ты отступаешь, сохраняя силы, другое — когда в первые же дни войны потерял значительную часть кадровых дивизий и вместо них должен использовать наспех сформированные соединения. Но даже в таких крайне для нас неблагоприятных условиях мы в 1943 году вырвали стратегическую инициативу из [103] рук немецко-фашистской армии. Начнись война без тех больших потерь в кадрах, которые мы понесли в первых боях, оборонительный ее период не затянулся бы на такой длительный срок. Общие эти соображения я подкреплю фактами из боевых действий некоторых соединений нашего фронта, которые в силу ряда обстоятельств встретили удар противника более подготовленными, чем многие другие. А сейчас вернусь к последним предвоенным дням. В середине июня штаб 27-й армии получил указание штаба округа вывести артиллерию латышского и эстонского корпусов на полигон для обычных летних проверок и боевых стрельб. Это означало, что артиллеристы на какое-то время будут оторваны от своих стрелковых соединений. С большим трудом нам удалось добиться отсрочки в проведении полигонных боевых стрельб и оставить артиллерию на местах. 18 июня генерал Берзарин получил приказ выехать со штабом из Риги в район южнее Шяуляя. Предстояли штабные учения. В них должны были участвовать и штабы 8-й и 11-й армий. Учение проводил командующий округом генерал-полковник Ф. И. Кузнецов. Он и ввел нас в обстановку: «противник» наступает с фронта на 8-ю и 11-ю армию и одновременно высаживает морской десант между Либавой и Виндавой. Задача 27-й армии — взаимодействуя с соседями, уничтожить десант. Ранним утром 18 июня штаб нашей армии прибыл в назначенный район, в лес, что примерно на полпути между Шяуляем и Паневежисом. Мы развернули командный пункт, работа началась. Когда проводили рекогносцировку местности, на КП приехал генерал-полковник Кузнецов. Он торопился в 11-ю армию, поэтому пробыл у нас недолго, с полчаса. Выслушав доклад командарма Берзарина, сделал несколько замечаний по ходу учения. Когда командующий уже собирался уезжать, Берзарин задал вопрос, который всех нас тревожил: почему до сих пор не разрешено вывезти на огневые позиции артиллерийские снаряды? От складов до позиций 15–20 километров, расстояние, в сущности, небольшое, но надо же учитывать нехватку в армии автотранспорта. — Не спешите! — ответил командующий. Он добавил, что ему приказали отменить даже затемнение, введенное [104] было в городах на случай воздушной тревоги, и вернуть отправленные на восток эшелоны с семьями комсостава. Николай Эрастович Берзарин продолжал настаивать на выдаче частям боеприпасов. Я доложил командующему, что армия не имеет никакого артиллерийского резерва. — Резерв есть, — ответил Кузнецов. — Пока он в моем распоряжении. Поезжайте в Бубяй, там стоит 9-я противотанковая бригада РГК. От моего имени прикажите командиру бригады поднять части по тревоге и вывести на боевой рубеж. Кстати, ознакомитесь с состоянием бригады. Он назвал пункты, через которые проходит этот рубеж, объяснил вкратце задачу бригады в ходе штабных учений. Я поехал в Бубяй с чувством весьма неопределенным. 9-я противотанковая бригада в подчинение нашей армии не вошла, и на мою долю снова выпала роль промежуточной инстанции. Опять, как и в случае с 67-й дивизией в Либаве, которая имела свое непосредственное начальство — штаб 8-й армии, я должен был только «посмотреть и ознакомиться» и передать соответствующие указания. По дороге в Бубяй встретили колонну — тягачи с пушками на прицепе, автомашины с красноармейцами-артиллеристами. Гляжу, выскакивает из кабины и спешит ко мне чернявый сухощавый подполковник. Да это же Борис Никанорович Прокудин! Бывший мой сослуживец по 14-му артполку! Мы обнялись, Прокудин доложил: — Товарищ полковник, 636-й артиллерийский полк 9-й бригады выдвигается в район Кряжай, Кельме. Оказывается, командующий округом опередил меня. По пути в 11-ю армию он заехал в 9-ю бригаду и приказал ее командиру полковнику Полянскому выдвинуть полки на боевой рубеж юго-западнее Шяуляя, в 60–70 километрах от государственной границы, оборудовать огневые позиции и подвезти к ним снаряды. Прокудин добавил, что в указанный район полк приходится перебрасывать подивизионно. Не хватает транспортных средств. У него только семь машин, да еще восемь обещал прислать командир бригады. Прокудин полагал, что управится рейсов за шесть-семь. О нехватке автотранспорта и тягачей доложил мне и командир 9-й противотанковой бригады полковник Николай [105] Иванович Полянский, когда я приехал к нему в штаб. По штату бригаде полагалось 180 тракторов, имелось только 37. Остальные должны были поставить гражданские организации после объявления мобилизации. В первые дни войны это соединение сыграло большую роль в боевых действиях на шяуляйском направлении, поэтому расскажу о нем несколько подробнее. Еще в начале 1941 года Н. Н. Воронов в беседе со мной упомянул о противотанковых артиллерийских бригадах, формируемых в резерве Главного Командования. 9-я бригада была одной из них. В нее вошли 636-й и 670-й артиллерийские полки, минно-саперный батальон, автобатальон и другие подразделения. Каждый полк состоял из шести дивизионов и роты пулеметов ДШК. Три дивизиона были вооружены 76-мм пушками, два — 85-мм, один — 37-мм зенитными орудиями. Таким образом, бригада была сильным артиллерийским соединением, насчитывавшим около 140 орудий. Все расчеты зенитных батарей прошли специальное обучение в стрельбе по танкам. Побывав в бригаде, я вернулся на командный пункт 27-й армии. На следующий день штабные учения закончились, и 21 июня мы вернулись в Ригу, в штаб армии, занимавший большой дом на улице Вольдемара. Отдыхать было некогда. Из приграничных районов продолжали поступать тревожные сообщения. К вечеру мы собрались у командарма Берзарина. Меня волновал все тот же вопрос: когда выдадут частям боевые снаряды? Член Военного совета армии дивизионный комиссар Батраков рассказал, что вместе с членом Военного совета округа корпусным комиссаром Дибровой они уже поставили этот вопрос перед Москвой. Берзарин позвонил в штаб округа. Дежурный ответил, что командующего нет — еще не вернулся после учений. Указаний насчет выдачи частям боеприпасов от него не поступало. Командарм приказывает мне поехать в штаб округа, «сесть» там на связистов и во что бы то ни стало разыскать командующего. Выехал. На набережной Даугавы полно гуляющих. Смеркается. Вспыхивают фонари, на темной воде играют блики. Мирный субботний вечер. Рига ярко освещена. Минут через пятнадцать моя «эмка» затормозила у подъезда штаба округа. В штабе пустовато. Почти все руководящие работники во главе с генерал-полковником [106] Кузнецовым еще в войсках. На месте только заместитель командующего генерал-лейтенант Е. П. Сафронов. Егора Павловича, старого солдата, человека с крепкими нервами и сильной волей, я знал еще с гражданской войны. Однако и он не скрывал беспокойства: с командующим так и не было связи. Я позвонил Берзарину, доложил об этом. Попросил разрешения остаться в штабе округа, пока не свяжусь с генералом Кузнецовым. Берзарин согласился. Генерал Сафронов уже перевел часть рабочего аппарата штаба на командный пункт, который находился в подвалах этого же здания. В хорошо оборудованном помещении командного пункта, с большим узлом свяли, с комнатами для отдыха, мы и провели последнюю мирную ночь. Примерно в половине второго ночи начались непрерывные звонки из частей. Командиры спрашивали: как понимать директиву командующего округом? Как отличить провокацию от настоящей атаки, если противник предпримет боевые действия? Положение у Егора Павловича затруднительное: что им ответить, если сам в глаза не видел этой директивы? Командующий округом отдал ее войскам первого эшелона, не известив своего заместителя. Уже после войны я узнал причину этой несогласованности. Оказывается, командующий округом генерал-полковник Кузнецов, как и другие командующие приграничными округами, сам получил из Москвы директиву Наркома обороны и начальника Генерального штаба о приведении войск в боевую готовность лишь около часу ночи 22 июня.
Закорецкий: Анонимно пишет: В артиллерии большой и особой мощности наши 152-мм пушки БР-2 и 210-мм БР-17 не уступали немецким, а 203-мм гаубица Б-4 и 305-мм гаубица БР-18 превосходили немецкие орудия соответствующих калибров. Кстати, новый нач. ГАУ генерал Яковлев особо гордился, что в начале войны НАСТОЯЛ, чтобы всю артиллерию БМ и ОМ немедленно отправили в глубокий тыл.
Закорецкий: Анонимно пишет: если со своего НП будете видеть немцев, и вам на батарею подвезут боевые снаряды, то когда Вы лично откроете огонь по немцам ? Каких немцев? Туристов на "мерседесах"? Если вопрос про боевые действия - без приказа, извините, не могу. Вот если мне старший начальник покажет пальцем туда-то и прикажет: "Подавить (уничтожить)!" Тогда и начнем варганить команду ".... зарядить!"
полная версия страницы